Плохая шутка  - Александр Варго

Возле кабины уже собралось несколько зевак. Они заглядывали внутрь, не решаясь открыть дверь. Хотя наверняка это бы у них не получилось – скорее всего, машинист должен был закрываться изнутри. Метрах в десяти через толпу пробиралась полная женщина в оранжевой униформе. Она двигалась боком, постоянно махая черной рацией, и громко басила: «Пустите, граждане, ну пустите же».

Денис, не останавливаясь, обернулся и еще раз бросил мимолетный взгляд на кабину машиниста, вокруг которой суетились люди. Кто-то все же решился и открыл дверь. Внезапно Денис с облегчением выдохнул. Среди зевак он увидел машиниста. Тот стоял, слегка покачиваясь, женщина в оранжевой униформе придерживала его одной рукой, второй же раздраженно махала на пассажиров.

«Анку ничего не слышал, – подумал Денис, но тут же возникла другая мысль, которая Денису совсем не понравилась: – Но зато теперь он все видит».

25

Анку стоял возле озера и вглядывался в темную воду. Волны со звуком, похожим одновременно на чавканье свиньи и на томный вздох влюбленного юноши, разбивались о берег и прятались, чтобы следующие за ними волны тут же заменили их. Бесконечно медленно они совершали свой путь, появляясь на поверхности и исчезая в ней. Свечи человеческих жизней создавали на взволнованной воде переливающиеся и постоянно изменяющиеся грани. Живые грани. Поразительно живые на фоне мертвого леса.

Многие тысячелетия назад Анку впервые увидел это место: озеро, лес и свечи. Тогда, в самом начале, свечей было гораздо меньше. По прошествии веков их число росло: сотни тысяч, миллионы, миллиарды. Одни зажигались, другие гасли; одни горели долго, другие тухли, едва начав гореть.

Он поймал свое отражение в успокоившейся на секунду воде. Из глубин на него смотрел настоящий Анку – вечная жизнь в оболочке смерти, живая сущность внутри иссохшегося черепа.

Здесь, наедине с собой, Жнец (как он сам предпочитал себя называть) отбросил маску. Маска была нужны для тех, чьи свечи горели за его спиной. Человеческий разум придавал слишком большое значение внешней оболочке. Анку это помнил еще с тех времен, когда и сам был человеком. Начинка не столь важна, важен фасад. Любой старьевщик знал это простое правило: можно продать насквозь гнилой товар, если тот радует глаз покупателя, и, напротив, сложно избавиться от того, что неприглядно. И Жнец создал фасад. Он стал своим собственным image maker, художником собственного образа, а уж людской страх и людская тяга всему придать эпичности и таинственности завершили дело.

Густая волна всколыхнула воду, и иллюзия зеркала исчезла, но Анку не шевелился. Ему нравилось созерцание того, что было так же вечно, как и он сам. В такие моменты время останавливалось, мысли, постоянные его спутники и мучители, прятались, и оставалась лишь пустота, чистая и прекрасная. Как же он, Жнец, хотел раствориться в этой пустоте, остаться там! Но Творец не отпускал его. Творец, который вместо справедливости являл собой предвзятость, тем самым позволяя людям делать вывод, что Слово Божие – не догма, а всего лишь мнение, слабое и изменчивое. Этот мясоед мог прощать кого угодно: убийц, насильников, тиранов, но не находил в своем черном сердце места для прощения Анку. Не позволял ему уйти в пустоту.

Многие тысячелетия назад это место стало тюрьмой Жнеца из-за преступления, которое еще не было определено как преступление, а, следовательно, не являлось им. В те времена еще не было правил, а мораль… мораль – понятие изначально мертвое. Это слово, которым чаще всего оперируют те, кто давно уже попрал эту самую мораль. Его, Жнеца, словно какого-нибудь жалкого джинна из арабских сказочек, обрекли на прозябание здесь, в этом маленьком ограниченном мирке, даже не имеющем названия. Анку так и не удосужился сам назвать его: ни к чему имя временному пристанищу, даже если это «временно» длится тысячелетиями. Так и существовала тут его вечная, опостылевшая плоть, пока душа, утомленная жизнью и знаниями, металась между мирами в поисках решения единственной проблемы – как заставить Творца отпустить его в пустоту. И Анку сделал ставку на изменчивость и непостоянство Создателя. Он понимал: чтобы убедить азартного Бога играть по правилам своего невольника-помощника, нужно было терпение и время. И первого и, в особенности, второго у Жнеца оказалось в избытке. Ему нравилась одна английская пословица – «Little strokes fell great oaks»[8]. Иногда он и в самом деле ощущал себя терпеливым дровосеком, который раз за разом ударяет топором по стволу огромного дуба – упрямства Всевышнего.

И действительно, по прошествии веков Творец стал более сговорчивым – дуб поддавался. Бесплотный дух в итоге оказался не против бросить кости. Оставалось найти предмет пари, который мог бы заинтересовать искушенного Бога. И тут Анку не торопился. Время само найдет и определит, на что будут сделаны ставки. Время – заклятый враг и, в то же время, самый близкий друг Жнеца. Проклятое бесконечное время.

Анку отвернулся от озера и окинул взглядом развернувшееся перед ним полыхающее поле. Жизни миллиардов людей на его глазах начинали и заканчивали свой путь, зажигались и тухли. Здесь были и безымянные, никому не интересные люди, и те, кого после смерти еще долго вспоминают и цитируют. Чингисхан, Коперник, да Винчи, Эйнштейн, Сталин когда-то стояли, ничем не отличаясь от других. Кто-то, может быть, сказал бы, что их свечи горели чуть ярче, но Анку, растерявший за тысячелетия всю романтику, знал, что жизни гениев на этом поле горели точно так же, как и жизни нищих, глупцов и убогих.

Он двинулся между рядов, наблюдая, как тут и там загораются и тухнут свечи. Вот появилась одна жизнь, неимоверно маленькая. У этого существа еще даже нет имени, и пока горит свеча, его даже не успеют назвать. А вот огарок, вокруг которого могла быть внушительная лужица воска, если бы свеча была сделана из воска. Это Аслан Магомаев, столетний старец, который еще не закончил свой путь. Анку неспешно продолжал идти. Время здесь всегда казалось каким-то неправильным, и сложно было сказать, как долго он шел: минуты или часы. Остановился он возле ничем не выделяющейся свечи. Это была жизнь Дениса Крайнова, двадцатипятилетнего курьера, от которого теперь зависело, сможет ли Анку уйти в пустоту от опостылевшей работы или нет.

– Давай, мой друг, не подведи, – наконец разорвал тишину Жнец. Звук получился пустым и бездушным, словно здешний маленький мирок напрочь убивал эмоции.

Он мысленно взглянул на то, что происходит с Денисом. Закрыв глаза, моментально увидел на внутренней стороне век картину: курьер стоит на станции метрополитена. Рядом виднеется табло, время – 10.31.15, а через секунду 10.31.16. Через минуту подъедет поезд, и Денис выполнит свою задачу. Анку надеялся, что тот получит удовольствие. Всегда приятно, когда постоянная работа приносит радость. И видит Бог – Анку улыбнулся своей шутке, – что скоро распоряжение людскими жизнями станет единственной работой нового Анку – курьера Дениса.

Поезд появился, и когда первый вагон приблизился к табло, мысленная картинка погасла. Отдав уведомление, он терял связь с обреченным покупателем. Эта странность не беспокоила Анку. В конце концов, какие козыри может иметь в рукаве запуганный, безвольный недоросль? И, кроме того, что успеет предпринять Денис за те несколько секунд, в течение которых он передает письмо?